Небоскрёб на Мосфильмовской как детектор градостроительных проблем

Дом на Мосфильмовской – один из самых знаменитых в Москве, и не только благодаря своим уникальным архитектурным решениям. Он стал причиной крупнейшего градостроительного скандала в истории города: экс-мэр Юрий Лужков грозился укоротить его. Небоскрёб и до сих пор вызывает яростные споры. Он навсегда изменил облик столицы, став её новой доминантой.

Вдохновившись этим легендарным зданием, МОСЛЕНТА запустила новый проект «Вертикально». Он посвящен московской архитектуре новейшего времени и градостроительной девелоперской революции, которая прошла незамеченной: москвичи оказались в новом городе, который почти не знают. И первый материал решено было посвятить именно знаменитому небоскрёбу. Узнать, в чём же его уникальность, можно из нашего видеоматериала.

А его создатель Сергей Скуратов чуть позже рассказал, почему отражением эпохи «нефтяных нулевых» стали именно небоскрёбы, зачем он проектировал пентхаус ценой 50 млн долларов, где никто не живет, и с чем приходится бороться, чтобы строить в России уникальные в технологическом отношении здания.

Неловко получилось

—Сергей Александрович, вы построили один из самых знаменитых домов Москвы. Дом на Мосфильмовской оброс легендами, главная из которых — однажды отраженный от стеклянного фасада свет упал на гольф-поле, помешав игре мэра Москвы Юрия Лужкова. Он разозлился и повелел укоротить дом. Это правда?

Как часто бывает, это половина правды. Первая часть — это не легенда, а реальная история, которую в красках рассказывал Максим Блажко (бывший генеральный директор и совладелец ЗАО "Дон-Строй", компании-застройщика – ред.). Они с Лужковым играли в Московском Гольф-клубе, было лето, 30-градусная жара, вторая половина дня. Наигравшись, сели за стол, спиной к небоскребу, и в этот момент почувствовали спинами жуткий жар. Будто майка сейчас сгорит. Повернулись и обнаружили, что солнечные лучи, отраженные наклонными панелями только что построенного небоскрёба, беспощадно жарят укромную поляну привилегированного клуба. И на неё же беззастенчиво смотрит множество окон. Говорят, что Лужков страшно разозлился!

Но вторая часть истории — о причинах внезапно появившихся угроз сноса и демонтажа — это уже область комплексного анализа событий того времени и их интерпретаций. Несомненно то, что в целом эта угроза возникла на фоне глобального финансово-экономического кризиса, который тяжело сказался на строительном бизнесе в целом и на судьбе двух крупнейших на тот момент московских девелоперских компаний – «Интеко» и «Дон-Строя».

И дальше был многомесячный период борьбы за дом. В защиту проекта было написано множество писем общественности, нас поддержали многие коллеги-архитекторы. Потом и Юрия Михайловича сняли. В итоге дом был сохранён и построен в том виде, в котором запроектирован.

Метафизика архитектуры

—Вам удалось воплотить ваш замысел полностью, вы сделали то, что хотели?

Конечно, нет. Если говорить о задаче, которая была поставлена передо мной, то она была сформулирована очень просто: «Сергей, мы хотим сделать самый красивый небоскрёб в мире. Но так, чтобы его можно было построить в России». Максим Блажко (основатель «Дон-Строя» - ред.) всячески декларировал готовность к проектным, инвестиционным и строительным подвигам. Он как профессионал в своём бизнесе созрел (или думал, что созрел) для чего-то смелого и уникального.

Если говорить о моих идеях, то многое из того, что было задумано, реализовано. Однако результат существенно отличается от моего проекта. Закономерно высокая цена строительства вызывает у заказчика привычное, к сожалению, для нашей строительной практики желание увеличить объемы по ходу стройки, добрать площадей, чтобы заработать больше. У заказчика возникла идея построить на том же участке офисный и торговый центры. Я был категорически против, но Максим меня не слушал и объяснил, что если я не спроектирую, то это сделает кто-то другой. И сделает это значительно хуже. Я, безусловно, мог отказаться, но предпочел спроектировать эти два здания сам, и не жалею об этом решении.

В принципе я доволен этим домом, на него потрачено много сил. Наверное, больше всего сил, если сравнивать с другими моими постройками. Я его вижу каждый день из собственного окна, причем с очень хорошего ракурса. Иногда встречаю рассвет: небо светлеет, дом начинает оживать и меняться, поверхность фасадов превращает эту картину в целый спектакль. Мне это нравится, современный город ждет и заслуживает не только функциональности и комфорта, о которых я думаю в первую очередь, но и разнообразия визуальных впечатлений.

—Вы говорили, что создание дома — это метафизический процесс, где ключевой момент – встреча архитектора и места. Чем это место интересно архитектору?

Место, конечно, потрясающее. Оно на 20–30 метров выше, чем Кремль. Всегда на самых высоких местах в городе строили самые значимые здания.

—Если архитектор уверен, что построил самый красивый небоскрёб в мире, то эта работа — вершина в его карьере?

В физическом смысле вершина? (Смеётся). В физическом — может быть. Хотя я скоро начну строить ещё три здания примерно такой же высоты в районе Краснопресненского парка.

—Вам интереснее строить высотные здания?

Честно говоря, я люблю все дома, которые построил, а построил я их немало. В случае с этим зданием я, конечно, вытянул счастливый билет. Мощный и очень влиятельный заказчик в качестве архитектора такого крупного здания выбрал меня, строившего в тот момент клубные дома на Остоженке.

Послание жителям

—Вам предъявляется масса претензий в том, что дом убил окружающую застройку, грубо вторгся в городской облик и поменял его. Что бы вы ответили на это?

Ну, всё-таки скажу с радостью, что количество комплиментов этому дому, причём не только профессиональных, но и самых разных, от «москвичей и гостей столицы», намного превышает количество голосов тех, кто недовольны постройкой. К сожалению, нередко недовольны люди, которые оказались с ним в ближайшем соседстве.

И тут я должен сказать одну очень важную вещь. По градостроительной концепции, утвержденной в Москомархитектуре, дом, а точнее, два небоскрёба, должны были стоять в парке, на высоком берегу Сетуни. Часть ближних пяти- и девятиэтажек должны были быть расселены в парковый периметр. Но кризис внес свои серьезные коррективы. Второй небоскрёб не был построен, и все близлежащие дома остались на своем месте в непозволительной градостроительной близости к зданию. Конечно, визуально он их придавил. Но это не моя вина, это макроэкономический форс-мажор.

Я понимаю чувства этих людей, но думаю всё же, что в своих оценках нового многие в большой мере руководствуются силой привычки. Привычка видеть годами одни и те же родные картинки дворов и улиц постепенно превращается в любовь и заставляет опасаться нового и противиться переменам. Но город – изменчивая структура, как и сама жизнь. Со временем, привыкнув к сегодняшней, обновлённой ситуации, жители будут считать ее родной и снова защищать от следующих этапов модернизации. Это нормально, новое должно преодолевать сопротивление среды и доказывать свое право на существование.

—Но вы заведомо планировали, что дом изменит облик города и будет виден всякому горожанину из любой точки. Вы просчитывали, как именно это будет выглядеть?

Есть такая важная часть работы градостроителя – ландшафтно-визуальный анализ. Мы вместе с заказчиком сделали гигантский макет 4 на 4 метра, где было показано ближнее и дальнее окружение здания вплоть до Садового кольца. Когда ты проектируешь высотное здание, ты соотносишь его не со стройплощадкой, а со всей окружающей застройкой — и со зданием Университета, и со зданием Президиума академии наук, с пространством «Лужников», Мосфильма, долиной реки Сетунь. Мне нравится, как небоскрёб выглядит с метромоста в Лужниках – он пропорционально точно и пластично замыкает перспективу Москвы-реки, уравновешивая несколько мощных разнонаправленных горизонталей - изгиб реки, окружность стадиона, плавные линии холмов Воробьевых гор.

Бывает обидно, когда задуманный как художественное событие объект в результате выглядит нелепо, но почему-то это регулярно случается. Мы знаем примеры московских зданий или памятников, которые становятся объектами народного юмора и получают забавные прозвища. Это тоже способ войти в историю города.

—Что архитектор хочет сообщить публике, выбирая небоскрёб в качестве послания городу и жителям?

Небоскрёбы появляются в динамично развивающихся деловых центрах, как правило, на фоне роста экономики, творческих и предпринимательских амбиций.

Московские небоскрёбы условно делятся на два типа: сталинские, которые представляют собой продолжение чикагской архитектуры начала XX века, и башни Сити — коммерческая современная архитектура, которой очень много во всем мире, парафразы модернистской архитектуры 60-70-х годов.

Начало двухтысячных — период, когда в России окрепло предпринимательство, частный девелопмент, появились профессионалы с большими амбициями и большими возможностями и стали по-другому, на принципиально новом уровне работать во времени и пространстве. Архитекторы сами по себе редко становятся инициаторами тех или иных построек. Исторически эта роль принадлежит заказчику.

Другое дело, что в цивилизованных странах есть ещё и механизм согласования проектов, работы с городом, его жителями. Хотя в случае с этим домом, если бы мы даже пошли по пути швейцарского урбанизма и стали убеждать жителей в необходимости строительства здания в этом месте, у нас бы точно ничего не получилось. Объяснить человеку, зачем здесь нужно высотное здание, очень сложно, практически невозможно. Можно приводить любые формулы, хоть стихи читай, хоть танцуй – сопротивления не преодолеть. Консервативное сознание способно остановить любую инициативу, даже самую хорошую.

История замысла

—Вы давно планировали построить что-то подобное, замысел и заказ совпали или это случайно вышло, как часто бывает в России?

Если честно, я не планировал строить небоскрёб. Проектирование дома можно сравнить с романом: в момент влюбленности мобилизуются все ресурсы человека, он становится умнее, обаятельнее, неотразимее, появляются какие-то дополнительные силы — это природа, никуда от этого не уйдешь. В идеале так и должно происходить при проектировании.

Идея здания рождалась очень быстро. Быстрота была задана заказчиком и главным архитектором города, тогда им был Александр Викторович Кузьмин. Надо было за месяц сделать градостроительную концепцию. Мобилизовав все ресурсы мастерской, мы сделали вначале около 30 вариантов, потом выбрали десять, потом пять, показали Кузьмину. В итоге остался один.

Мне хотелось создать здание, которое имело бы свой характер, образ. Любой человек с характером кому-то нравится, кому-то не нравится. Небоскрёб тоже имеет своих страстных фанатов и людей, которые его не любят по разным причинам.

—Например, потому что он очень велик и буквально требует, чтобы все на него смотрели?

Размеры дома – вещь субъективная. Когда в толпе появляется высокий человек, на него все смотрят. Если ты делаешь высокий дом, то подразумеваешь, что на него все будут смотреть. Ты проектируешь доминанту.

Вначале я делал вариант высотой 150 метров. Дом был целиком винтообразный, как башня «Эволюция», только я придумал это на 10 лет раньше. Таких домов «повёрнутых» вообще в мире еще не было. Максим Блажко попросил это всё просчитать и выяснилось, что квадратный метр общей площади получается очень дорогим.

Я нарисовал новый вариант, оставив поворот, но его надо было делать на 50 метров выше. Блажко прикинул в уме — вписываюсь. И через месяц этот вариант мы показали на градостроительном совете и получили одобрение.

—Этот поворот дома — просто оригинальная форма или функциональное архитектурное решение?

И то, и другое. Дом стоит в координатах Мосфильмовской. А когда ты смотришь на здание из города, важна другая ориентация – по отношению к центру. Верхушка дома сориентирована на Соборную площадь Кремля. Автоматически все верхние квартиры смотрят на Кремль.

—И всем сразу хочется там жить?

Да, именно этого и добивался заказчик. Понятно, что если ты покупаешь квартиру в высотном здании, ты покупаешь прежде всего вид. Чем выше, тем он значительнее. С самого последнего этажа видна кольцевая дорога, обзор — практически на 360 градусов в ясную погоду. Это, конечно, фантастическое зрелище! А ещё с этих точек видны все просчёты градостроительной политики Москвы. Начиная с её основания.

Детектор проблем города

—Какие именно просчёты?

Здесь упрек не людям, которые Москву застраивают, а изначальной исторической градостроительной конструкции. Радиально-кольцевая система вообще очень сложна для развития. И как бы ни были велики усилия властей, архитекторов и всех людей, которые связывают себя с градостроительной политикой, по объективным причинам абсолютная гармония недостижима.

Есть города, которые развиваются по формально-композиционным причинам легче, тот же Нью-Йорк. Он изначально был придуман так, чтобы существовать без градостроительных кризисов годы и века: структура не препятствует развитию и увеличению высотности. С Москвой такого не произошло.

Ещё одна проблема столицы — взаимоотношения власти и населения. Исторически культура эта не сложилась. Её не было при царе, при советской власти и, естественно, за 10 лет капиталистического этапа она не успела сложиться. Градостроительная политика очень связана с демократической традицией, все урбанистически успешные города существуют в этой парадигме. Население участвует в развитии города.

В Москве пока мы этого почти не видим. Поэтому, к сожалению, любая мощная вещь, которая появляется здесь, вызывает такую негативную реакцию — люди устали от того, что с ними не советуются.

Но небоскрёбы должны строится в мегаполисах в любом случае. Потому что они дают ощущение времени и драйва, они — символ технологического развития. Они позволяют городам расти не вширь, а ввысь, позволяют решать многие градостроительные проблемы, не захватывая новых территорий. Вечером, когда я еду по Третьему кольцу со стороны Ленинградки, я проезжаю мимо Сити — и это такой космос, это настоящий современный город, XXI век!

—Как вам кажется, почему у хорошей архитектуры так сложно складываются отношения с обществом? Это типичный конфликт между обывателем и художником или тут проявляются особенности нашей страны?

На моём опыте я не могу сказать, что отношения с обществом как-то особенно плохо складываются. Безусловно, есть немалая накопленная инерция отставания. Есть серьёзная проблема недостаточной осведомленности, неинформированности о том, как развиваются технологии, как меняется язык архитектуры во всем мире. У нас архитектуру недостаточно преподают. В средней школе даже курса такого нет.

С обществом почти не говорят об архитектуре с экранов телевизоров, со страниц газет. Вы посмотрите, например, парижские или лондонские газеты: почти в каждые выходные— большие статьи с подробным разбором актуальных архитектурных проблем или событий. И это не сплетни про тайны коридоров власти, не псевдоученые словесные кружева. Это умное и полезное просвещение, совершенно необходимое там, где неподготовленный потребитель ежедневно соприкасается с высокопрофессиональной и быстроразвивающейся областью – медициной, архитектурой, транспортом, коммуникационными технологиями. Просвещение общества в этих сферах – залог и необходимое условие нормального развития.

Лекарство для Москвы

—Вы говорили, что город болен. Чем именно и насколько тяжело его состояние?

Я когда смотрю из окна, меня охватывают разные чувства. В Москве громадное количество безликой застройки. Понятно, что надо построить много жилья, чтобы каждая семья жила в собственной квартире. Но возникает такое ощущение, что масштабы строительства вызваны тем, что власть собралась переселить в Москву всё население России.

К сожалению, центр Москвы за последние 20 лет сильно испорчен разнонаправленной деятельностью девелоперов и, мягко говоря, не самых хороших архитекторов. Про окраины я даже говорить не буду, там совсем беда. Лучше какая-то простая архитектура, чем это вычурное безобразие.

А что, например, происходит в Новой Москве! Нам же всем обещали, что там будут здания низкой этажности, что проложат дороги, будет много парков и лесов. Где это всё? Новая Москва застаивается 22-этажными домами, леса и луга идут под бульдозер. Правительство собиралось переехать в Новую Москву, но оно почему-то обносит свои старые здания новыми заборами.

У меня загородный участок около города Троицк. Когда ты выходишь из поселка, всюду торчат многоэтажки. Ну какая же это природа? И я не один такой. Это проблема, и её надо решать.

—Ваш дом помогает город лечить?

В каком-то смысле да. Если человек болен, то это не значит, что ему надо всё время рассказывать про болезни. Надо его чем-то радовать. Кино хорошее показать, накормить фруктами. В данном случае дом вселяет надежду, что всё не так плохо.

—Вы говорили, что для архитектора здание — это самовыражение. Что в вашем характере и этом Доме на Мосфильмовской общего?

Творчество любого художника в каком-то смысле проекция его сущности и характера. Я перфекционист и амбициозный человек. Но это далеко не все черты моего характера, среди которых мне дороги и чувствительность к окружающей среде, к окружающим меня людям, и профессиональная требовательность. В случае с этим домом у меня был амбициозный и опытный заказчик. В результате произошло удвоение амбиций и опыта— и мы получили, надеюсь, яркое и достойное здание.

Иногда архитектор вынужден быть авторитарным. Представьте себе хирурга, который точно установил диагноз, начинает делать операцию, а больной ему – «нет, вот тут вот не режьте, я с вами не согласен». И хирург вдруг вступает с ним в длительную дискуссию.

Портрет идеального жильца

—Когда вы делали дом и давали ему такую остросовременную эмоцию, какого жильца представляли? Кто тут должен жить?

Люди, которые купили или собираются купить квартиру, наверное, хотят быть чуточку выше всех остальных и чуточку дальше смотреть. И это говорит о них только хорошо. Мне казалось, что в этом доме должны были бы жить люди новой России — прогрессивные ученые, политики-реформаторы, архитекторы и инженеры, вообще сплошь пророки, творцы и демиурги. Мне бы хотелось, чтобы жизнь в этом небоскрёбе чуточку меняла их точку зрения на реальность, открывала большие горизонты.

Мы, архитекторы, проектируем, глядя на реальность и с надеждой на светлое будущее. Собственно, каждый день нашей работы — это изменение реальности в сторону лучшего будущего.

—Вы верите, что другие люди когда-то поселятся тут?

Зачем нам какие-то другие люди? Я бы хотел, чтобы тем, кто есть, было хорошо и интересно жить. Я думаю, что очень важно построить хороший дом. Тот, кто в нём будет жить сейчас, изменится сам и изменит наше общее завтра. За двести лет жизнь очень сильно изменится, а дом должен оставаться таким же актуальным и востребованным.

Пустой пентхаус - зачем?

—Вы построили на последнем этаже дома огромный пентхаус с помещениями для прислуги и бассейном, который уже восемь лет стоит непроданным. Насколько этот проект — отражение жирных двухтысячных или такое жилье пригодится и в современной Москве?

Пентхаус — абсолютное отражение того времени. Максиму Блажко я категорически не советовал это делать. Говорил, что он никогда не продастся, и предлагал делать общественный центр с рестораном и видовой площадкой. В таких небоскрёбах, из которых виден весь город, на последних этажах надо делать общественные площадки. На Empire State Building люди поднимаются, смотрят на город, говорят «wow». Почему бы здесь такую точку не сделать? Здесь же потрясающий вид! Он говорил: «Да чего ты мне рассказываешь! Пусть заплатят 50 миллионов и не вопрос — делают там ресторан».

Здание очень дорогое — это одна из причин того, что пентхаус стоит пустой. Новый владелец хочет за него достаточно большую сумму денег. Я не уверен, что такое пространство для частной жизни сейчас востребовано. И было бы очень хорошо, если бы это пространство было востребовано в любом качестве. Не важно что это будет – развлекательный центр или выставочный зал.

—Вы бы сами хотели здесь жить?

В пентхаусе? Нет.

Наталия Осс